С того знаменательного дня, когда я сперва «услышал» голос Бога, а затем и голос своего собственного духа, прошло полтора месяца. Все это время я прожил у своих
друзей на востоке Вашингтона, в удивительной красоты горном домике. Мы топили сибирскую печь дровами, парились в сауне и купались в ледяной реке, протекающей тут же. Вкусно кушали, часто гуляли и
много говорили за бокалом вина. А говорить было о чем.
Я, конечно же, еще толком не понимал, что это за изменения такие у меня сейчас происходят и к чему они приведут, но то, что они были, я в этом не сомневался. Уже хотя бы потому, что твердо решил идти до конца (конца чего?) и записался на тот самый знаменитый Инкаунтер. С некоторым сомнением и даже страхом, естественно. Я чувствовал себя тяжело больным, уставшим от своей многолетней проблемы пациентом, в конце-концов решившимся на трудную и рискованную операцию. Причем без наркоза и гарантии на благополучный исход. Правда, я все еще верил в главного врача.
И вот теперь мы с еще двумя хорошо знакомыми ребятами подъезжали к территории кемпа в окрестностях Сиэтла, где мне предстояло пережить самое яркое и незабываемое событие в моей жизни. «Ну что, парни, вот оно! Теперь нам точно нет дороги назад. Вам тоже страшно? Эх, была не была!» И мы, прихватив свои сумки, двинулись в помещение — навстречу неизвестности.
Неизвестность не заставила себя ждать, проявившись в виде двух грубых мужиков, одного толстого, другого мелкого, которые бесцеремонно выгнали нас из главного здания,
куда мы зашли на звуки музыки: «Вам здесь пока нельзя быть, идите в столовую и пейте чай!»
«Нет, это не Рио-де-Жанейро», — подумали мы. От людей, которые должны были помочь нам восстать из могил мы ожидали немного другого отношения. Через какое-то время, когда в столовой собрались все прибывшие пациенты (там были только мужчины) один из грубиянов, тот, который толстый, пришел за нами и тоном вертухая объявил, что будет происходть дальше и что нам нужно делать. «Ого!», — снова подумали мы. Стало совсем неуютно. Неровным строем мы, как быки на убой, побрели за ним в сторону главного помещения.
У двери снова остановились, вертухай постучался и пробурчал в приоткрывшуюся щель: «Мы это, давай, запускай». Двери отворились, заиграла музыка, мы шагнули внутрь и увидели человек двадцать улыбающихся парней и мужчин, во все глаза смотрящих на нас и нам же аплодирующих. Впереди стоял Андрей Шаповалов и встречал нас приветственной речью. И снова я услышал свой дух: «Не дрейфь, Рус, все в порядке, ты дома и в надежных руках». Я сел на свое место и попытался расслабиться.
В первый вечер нам объяснили правила поведения, общий план мероприятия, к чему нам нужно быть готовыми, чего не делать и все в этом ключе. Потом была молитва, на которой я больше смотрел по сторонам, особенно на тех людей, которым предстояло стать моими хирургами, лечащими врачами и другими медбратьями.
Наблюдение меня не успокоило: среди всей команды Центра я так и не нашел ни одного лица, обезображенного безупречным интеллектом. Типичные работяги, некоторые явно бывшие алкоголики и наркоманы, в большинстве своем простые мужики из подвида «рабочие и крестьяне». А неграмотные и невнятные речи, которые они пытались произносить с умным видом, еще больше подтверждали их статус простолюдинов.
Это тоже слегка напрягало, ведь я привык к образованным очкарикам, искусным ораторам и остроумным лидерам в элегантных костюмах. Там все было чинно, солидно и красиво. Тут, мягко говоря, не очень. Даже сама планировка внутри здания навевала тоску: мы, пациенты, сидели с одной стороны, а служители и их помощники с другой, напротив нас. Мне казалось, что с первых минут нужно сразу протянуть руку помощи несчастным хотя бы в виде такого жеста — сесть всем месте, в один круг, за одним столом, не разделяясь на коз и овец. Да, они вроде бы приехали нам послужить, но делалось это как-то неуклюже и грубовато. Отчего дискомфорт только усиливался.
Вечер закончился тем, что мы посмотрели половину фильма «Страсти Христовы» (ага, нагнетают!), поужинали и отправились спать. Неудивительно, что эта ночь была одна из самых неспокойных ночей в моей жизни. Не только потому, что я приехал в незнакомое место, чтобы погрузиться в незнакомые вещи, но еще и потому, что — и это я понял уже позже — темный духовный мир прямо разбушевался при виде ускользающего из его рук пленника. Мне снились кошмары, я двадцать раз просыпался, а в голову лезла всякая гадость. Утром выяснилось, что веселая ночка была не только у меня.
Так толком и не выспавшись, мы отправились на молитву, потом на завтрак. А потом… Потом все и началось.
Здесь снова нужно сделать небольшое отступление. Всякий раз, когда я потом рассказывал о том, что пережил на этом необычном мероприятии, люди, которые никогда не сталкивались с духовным миром и его проявлениями, реагировали на мои слова по-разному, но довольно предсказуемо.
Одни категорически отказывались верить в то, что такое вообще возможно, думая, что я просто сочиняю. Другие приходили к выводу, что мне это все показалось или что произошедшее со мой было банальным самовнушением. Третьи, наоборот, смотрели на меня так, будто я не обычный, такой же как они, человек, а какой-то чернокнижник, побывавший на шабаше колдунов и получивший особенный дар, недоступный остальным смертным и, скорее всего, опасный. Четвертые, из числа продвинутых христиан, просто радовались за меня, всем своим видом намекая, что им такое счастье не светит и не может светить по определению.
Что-то вроде реакции простых деревенских людей на рассказ их земляка, вернувшегося из столицы в чине ученого профессора с мировым именем. Одни не поверят, что это вообще возможно, вторые тупо не поймут о чем речь, третьи позавидуют, четвертые отчужденно порадуются за его успех. Но все они будут едины в одном: нам такое не дано. Он, Михайло, видимо, из особой породы людей, которым судьба преподносит только одни сплошные улыбки, а мы, чернь, так и помрем в грязи и невежестве.
Все эти люди забывают о главном: ваш Михайло когда-то был точно таким же, как и вы. И у него были примерно такие же шансы, как у всех вас, чтобы сделать со своей жизнью что-то более полезное, чем всю жизнь ходить за плугом. Чтобы что-то узнать и куда-то подняться, нужно хорошенько постараться и напрячься. Михайло, даже уйдя из родной деревни, не шастал просто так по Москве, бухая с себе подобными мужиками в кабаках. Нет, он упорно и прилежно учился в классах и дома, чем и заработал себе признание и имя.
Я никогда раньше не знал всего того, о чем вам рассказываю. Более того, я когда-то в это не верил, смеялся с этого, боролся с этим и даже боялся этого. Например, тех самых «голосов», которые люди называли «голосом Бога» и «голосом духа». Я был воспитан в баптизме, где подобные штучки категорически осуждались и запрещались. Если бы я год назад в церкви Алексея Коломийцева заикнулся о том, что «услышал» голос Бога, меня бы просто порвали. Да я бы и не заикался, потому что сам пытался рвать тех, кто такую чушь утверждал.
Другими словами, я был самый обычный, типичный, простой рабоче-крестьянин. Не было у меня никаких особых дарований, ничего «такого» я никогда нигде не переживал, никто кто ко мне с неба не приходил и ни в какой ад на экскурсию не водил. Все, что я сегодня знаю, я когда-то не знал, и в то, во что верю — не верил. Просто в какой-то момент я сперва притащил свои мозги в новую обстановку, а затем согласился открыть их для новой информации. И результат не заставил себя ждать.
Все началось со «служения освобождения», которому на Инкаунтере посвящен весь день пятницы. То, что там был символический крест, к которому нужно было выйти с решением «отныне, раз и навсегда я посвящаю себя Господу» меня не смутило. Таких посвящений у меня были десятки, пусть и без крестов. И то, что мне предстояло признаться во всех моих грехах, которые я совершил за всю жизнь, отметив их в анкете и высказав вслух другому человеку, тоже было не в новинку. Смущало, точнее, страшило другое: освобождение от демонической зависимости. Попросту изгнание демонов. Из меня.
Я, конечно же, слышал об этом действе раньше, как из Библии, так и от других людей, мамы в частности. И знал, что на самом деле все это осталось в прошлом и сегодня никаких изгнаний делать больше не нужно. А если и бывает что-то подобное, то настолько редко и под контролем таких великих евангелистов, что лучше об этом даже не думать. Еще я знал, что в этот момент люди корчатся, визжат и рычат дикими голосами. А также то, что нужно оставлять открытой форточку, чтобы через нее демоны улетали куда там они должны улетать.
И тут я сам себя добровольно и покорно отдаю во власть каких-то простых мужиков, на великих евангелистов не похожих даже отдаленно. А вдруг меня тоже сейчас начнет колбасить? Вдруг все присутствующие узнают обо всем, что я делал плохого (в основном на сексуальной почве), когда этот процесс выйдет из под контроля? Вдруг окажется, что во мне «семь злейших»? И опять мне стало очень неуютно.
Но процесс пошел, отступать было некуда. Я решил, что «гулять так гулять» и пошел прямиком к пастору Андрею. Первый пункт, я отметил все, что нужно было отметить, все ему рассказал, затем, повторяя за ним, от всего отрекся и все «запечатал». Затем Андрей говорит:
—Сейчас просто стой и смотри мне в глаза.
Окей. Тут его взгляд становится жестким, даже злым и он начинает четко, с напором говорить:
— Значит так, дух (такой-то, скажем оккультизма) я приказываю тебе прекратить свою деятельность, останавливаю влияние и контроль над Русланом, разрушаю твою работу и
приказываю тебе уйти во имя Иисуса Христа!
У меня, естественно, мурашки по телу, я жду, что сейчас что-то произойдет страшное, прислушиваюсь к своим чувствам… Ничего. Просто захотелось глубоко вдохнуть и выдохнуть. Выдохнул. С другой стороны немного смешно, все похоже на какой-то странный спектакль. Андрей спрашивает, теперь уже добрым голосом и с добрыми глазами (ага, со мной говорит):
— Как себя чувствуешь?
— Нормально.
— Молодец. Все, иди садись.
Пошел, сел. Все остальные проходят этот пункт с остальными служителями, затем все садятся. Выходит очередной оратор, вкратце объясняет все по следующему пункту. Опять все встали, подошли каждый к тому, к кому захотел. Я снова к Андрею. Примерно тот же разговор, то же «изгнание», та же молитва. Сели. И так по кругу, пунктов там было штук десять, кажется.
Мы с ребятами обсуждаем происходящее, наблюдаем за другими. Я все ждал, что начнется «настоящее освобождение», о котором уже был наслышан от тех, кто тут работает. Ничего. Тихие разговоры под негромкую музыку. Молодые парни, взрослые дядьки, пару дедулек. Подошли, поговорили, служитель обнял за плечи, помолился, отправил на место. Также мы заметили, что с каждым пройденным пунктом наше настроение становится лучше, на душе светлее. Страх и неуют уступают место умиротворению и даже ощущению комфорта.
Для себя я решил, что буду тупо делать все, что от меня потребуют. Да, многое непонятно, что-то даже неприятно, с чем-то не согласен, чего-то хочется совсем не делать. Но, с другой стороны, а что мне терять? Раз уж приехал, добудь до конца и сделай все, как положено. Была даже такая мысль «чтобы потом я не чувствовал себя виноватым, что не все испробовал». Правда, о «потом» думать не хотелось. Точнее, не хотелось, чтобы в «потом» мне пришлось так думать.
В какой-то момент я поинтересовался у Андрея по поводу такого спокойствия во время освобождения от злых духов: это так и должно быть, или во мне нет никаких демонов, или, может быть, они просто не выходят? Андрей ответил, что выходят аж бегом, и то, что они никак не проявляются, только плюс: это говорит, во-первых, о власти служителя, во-вторых, о том, что демон не очень высокого ранга, в-третьих, не особо цепляется за свою жертву, в-четвертых, мы сами не хотим никаких проявлений, чтобы не травмировать психику как самого несчастного, так и наблюдателей. Потому что на первых инкаунтерах, когда служители были еще не очень опытные, приходилось чуть ли не до утра бороться с рычащими, рыгающими, бросающимися на здоровенных служителей и теряющими сознание хрупкими девушками. Хватит, намучались.
«Ага», — подумал я. «Тут все, оказывается, намного серьезнее. Это мне, дураку, охота поглазеть на черта. А они от них уже давно устали. Круто».
— Так что сейчас нам все очень нравится, — добавил пастор. — Демоны часто выходят через дыхание. Ты просто вдруг очень глубоко вдохнул и выдохнул, сам не зная зачем. А он при этом и свалил.
«Ага», — снова подумал я, впадая в легкий шок.
Затем подошла очередь пункта о непрощении. Правда, такого слова в русском языке нет, а зря. Пора бы его уже придумать, учитывая, что люди не прощают один другого сплошь и рядом, постоянно и на регулярной основе. Я снова подошел к Андрею, отчитался-отказался, всех, кого надо, назвал по именам и простил. Уже можно было и заканчивать, но тут я вспомнил.
Когда-то давно, мне было лет 15, я очень сильно обиделся на своего отца. Он поступил очень плохо и честно заслужил мою страшную обиду. Но я пошел еще дальше и однажды, в пылу гнева, сказал маме: «Я его никогда не прощу. Никогда. И иначе, как «батя», не буду называть».
Прошло время. Забылась обида, папа попросил прощения. Я его, естественно, простил. И забыл об этом случае. А тут, стоя в зале небольшого помещения посреди вашингтонского леса, вспомнил. Именно тот самый момент, во всех мельчайших подробностях. Вспомнил где я стоял, где стояла мама, каким тоном я это говорил, так, будто еще раз пережил кусочек своего прошлого. В этот момент Андрей уже начал за меня молиться. Сперва я подумал «да ладно, не важно, я ведь простил отца», но потом понял, что «ничего подобного, я от своих слов так и не отказался» и перебил молитву пастора:
— Послушай, я тут еще кое-что вспомнил.
— Говори.
— Когда-то давно я сказал такие вот слова. Я думаю, что давно простил отца, но теперь не уверен в этом.
— Тогда прости сейчас. Просто скажи: «Я прощаю моего папу».
— Окей.
Сейчас, когда я снова вспоминаю об этом, у меня наворачиваются слезы и бегут мурашки. Потому что тогда я впервые в жизни столкнулся с невидимой силой, живущей во мне самом: так, я неожиданно понял, что не владею своим языком. Вообще.
Я только смог произнести «Я… п-п-п…» и на этом моя речь остановилась. Я не поверил своим ушам, своему рту и вообще самому себе. Как?! Что это было?! Тело, я твой хозяин и я приказываю тебе говорить! Но тело просто булькало горлом, трясло нижней челюстью и беспомощно хлопало глазами.
— Ничего, все нормально. Я понимаю тебя. — обнял мои плечи Андрей. — Попробуй еще раз. А тебе, демон, я запрещаю держать рот Руслана.
Я сделал еще одну попытку, изо всех сил пересиливая спирающее дыхание, какие-то странные всхлипы и спазмы диафрагмы, как при икании. И уже практически задыхаясь, я прохрипел:
— Я… Я… п-п-прощаю… м-м-моего… п-п-апу-у-у…
Выдохнул и разревелся. Одновременно физически ощущая, как во мне чего-то (или кого-то) не стало. То есть я раньше и не подозревал, что там что-то было. Но когда «оно» ушло, мгновенно почувствовал разницу. И от этой легкости, а также от осознания того, что «оно» было во мне все эти годы, и что я теперь даже знаю, по какой причине, плакать захотелось еще сильнее. Да я особо и не пытался себя сдерживать.
Сев на свое место, я снова переосмыслил то, что произошло со мной пять минут назад. Итак, только что я не владел своим телом, при этом мое тело оставалось здоровым, рассудок был ясным, физически на меня никто не воздействовал. Но я точно знал, что на несколько секунд я сам себе не подчинялся. Точнее, я — Я — как раз таки пытался подчинить себе меня. Но «меня» не подчинялось.
Ладно бы, если бы эта моя обида была еще свежей раной и мне было бы жаль себя. В том-то и дело, что папа обидел маму, а не меня лично. То есть я, если и обиделся тогда, давным давно забыл об этом деле, так мама давным давно простила папу. Таким образом дело было совсем не в моих чувствах. Я, если уж на то пошло, больше обижался на людей из Ванкуверской церкви, чем на отца, но вот их я простил без малейших сложностей. А тут такое.
Значит, дело именно в моих словах. Потому что я никогда — ни до, ни после — не говорил ничего подобного ни в чей адрес: «я его никогда не прощу». Значит, эти слова послужили зацепкой для каких-то не до конца известных мне сил, этим самым я как бы разрешил им взять меня в заложники собственного глупого заявления. Так можно сказать: «Я должен моему соседу Ивану 1000 долларов» и при этом ничего не быть ему должным. А вот если написать эти слова на бумажке, а затем пойти к нотариусу и под ними поставить печать, тогда мой сосед Иван вполне может эти денежки у меня отсудить. На основании одной только моей глупости.
Это поразило. Поразила сила слов, точнее, их последствия. Раз демон или демоны так упорно не хотели, чтобы я произнес эти слова, значит они что-то потеряли в том своем измерении. Значит, они имели надо мной определенную власть или контроль, получая с этого дивиденты. Значит все это время, все эти 13 лет я был жертвой своих собственных слов, что-то теряя или не приобретая? Ни фига ж себе, думал я. И радовался, что хотя бы с эти делом покончено. Понимая, что это только начало.
В конце-концов с последним пунктом анкеты трудный день закончился и мы, действительно, усталые, но довольные отправились спать. И скажу вам без преувеличения: это была самая сладкая, самая спокойная, самая тихая и приятная ночь в моей жизни.